— Канцелярия, безусловно, могущественна, но в мире нет силы могущественнее, чем китайская жадность, — улыбнулся ему Лэйд, — Уверен, полковник Уизерс с удовольствием прикрыл бы эту лавочку, а может, даже распорядился бы выжечь эту яму огнеметами, да только ему никогда не узнать, где прячут Любовников. Что до их собственных чувств… Уверяю, вам ни к чему об этом беспокоится. Их не уязвляет ни чужое внимание, ни необходимость существовать на потеху публике. Их вообще ничего в целом свете не способно уязвить.

— Почему? — тут же спросил Уилл, — Они живые, они двигаются и, надо думать, способны ощущать. А значит…

— Да приглядитесь вы, — не выдержал Лэйд, сделав короткий жест по направлению к яме, — У них и голов-то нет, какие уж тут чувства? Это протоплазма. Похлебка из человеческого мяса. Своего рода одна огромная грибница с бесчисленным множеством отростков.

— То-то я не мог различить лиц… — сдавленно пробормотал Уилл, — Извините, у меня кружится голова. И еще тошнит.

— Это из-за запаха. Только вообразите, из чего состоят здешние миазмы…

— Бога ради, ни слова больше!

— Что с вами, Уилл? — наигранно удивился Лэйд, — Вы, кажется, бледны. Я-то думал, вы вознамерились познать всю палитру человеческих страстей в своем новом Эдеме. Уверяю, телесное вожделение — самая невинная из них. Вы еще не видели лики гнева, алчности, обмана…

— Пожалуйста, давайте покинем это место.

— Как вам будет угодно. Хороший гид всегда идет навстречу своему клиенту, не так ли?

На середине лестницы Уилл стал двигаться увереннее, а к тому моменту, когда они выбрались из земляной норы, уже сносно держался на ногах. Однако сохранял подавленное молчание на протяжении всего времени, которое потребовалось им, чтобы выбраться из пропахшего невыносимо приторно-соленым запахом опиума притона.

На улице он, впрочем, быстро пришел в себя. Настолько, что через некоторое время даже сумел улыбнуться.

— Воистину, невероятное зрелище. И жуткое.

Лэйд с деланной беспечностью пожал плечами.

— Он часто мается скукой. Человеческая плоть для Него что глина, один из излюбленных материалов, мягкий и податливый. Уверяю, из Его мастерской выходили куда более жуткие образчики. То, что вы видели в подвале этого неказистого дома, не было чудовищем в полном смысле этого слова. Пожалуй, даже напротив. Вполне допускаю, что это — одно из самых совершенных живых существ во всем Новом Бангоре.

— Почему? — вырвалось у Уилла.

Лэйд рассеянно отполировал платком набалдашник трости. На боковой улочке он заметил локомобиль — потрепанную неброскую машину, чадящую паром из своих прохудившихся внутренностей, но выглядящую достаточно рабочей, чтобы принять на борт седоков. Судя по пятнам желтом краски, механизированный кэб. Что ж, это следовало считать удачным стечением обстоятельств. Лэйд поднял трость, привлекая внимание кэбмэна, равнодушно пившего сидр в тени дома. И лишь потом вспомнил, что так и не ответил Уиллу.

— Оно абсолютно самодостаточно и самоудовлетворено. И, надо полагать, счастливо.

Уилл недоверчиво уставился на него, будто Лэйд только что произнес нечто в высшей степени нелепое. Вроде того, что для чистки обуви лучше всего подходит сыр или дождевая вода полезнее при простуде всех микстур.

— Счастливо? Но ведь вы сами сказали, оно, по всей видимости, даже не разумно!

— А с каких пор разум есть неотъемлемая составляющая счастья? — Лэйд обмотал платком жабий камень и спрятал в карман, — Вы молоды, Уилл, а молодость часто действует сродни шаловливому школьнику, норовящему подсунуть товарищу нарочно неправильный ответ. Разум не залог счастья, напротив, его убийца. Безусловно, он действует нам во благо, если бы не разум, мы никогда бы не построили Собор Святого Павла, не открыли бы паровой двигатель и даже не научились бы передвигаться на двух ногах. Так бы и сгинули в бездонном болоте удовлетворения собственных страстей, едва лишь успев отбросить хвост. Разум защищает нас от этого, неизбежно уничтожая вкус всякого удовольствия. Именно он отравляет удовольствие от победы. Заставляет сомневаться в достигнутом. Сравнивает с достижениями прочих. Ведет бесстрастный подсчет. Счастье, отравленное разумом, недолговечно. Был бы я философом, заметил бы, что человек, должно быть, несчастнейшее существо на свете, обреченное раз за разом завоевывать счастье — только для того, чтобы запертый в его черепной коробке бесплотный хищник растерзал его подобно гиене, обрекая на новые чаяния и попытки. Но, к вашему счастью, я не философ. Я лавочник. К тому же, порядком уставший и голодный. Мои часы утверждают, что уже два часа пополудни, время, когда джентльмену пристало обуздать утренний пыл и заняться насущными делами, а именно — вкусить от земных щедрот сытный обед.

Уилл недоверчиво уставился на него. Все еще бледный после посещения Вечных Любовников, он не выглядел достаточно сильным даже для того, чтоб расправиться с жареным цыпленком.

— Вы серьезно?

— Ну разумеется. Одной похотью сыт не будешь! Судьба улыбается нам, Уилл. Ведь следующий круг ада, который нам предстоит посетить, третий по счету, в нем томятся души, наказанные за чревоугодничество. Отчего бы нам не насладится их обществом и заодно не доставить себе удовольствие?.. Кэбмэн, разводи пары! Джентльмены желают ехать в Редруф!

Глава 3

К неудовольствию Лэйда, до точки назначения они добрались лишь получасом позже, когда легкое беспокойство в желудке окончательно превратилось в отчетливый и докучливый голод.

Несмотря на то, что локомобиль оказался на удивление проворен, а его хозяин не жалел пара, Новый Бангор не был городом, благоволящим беспечным ездокам и находил много способов придержать излишне стремительных путников. Едва выбравшись из узких закоулков Шипси, в которых иной раз непросто развернуться было даже телеге, они оказались в заторе из грузовых локомобилей в Лонг-Джоне, огромных, как железнодорожные вагоны и изрыгающих густейшую копоть, а следом потеряли еще не меньше четверти часа, спутав Хокинс [61] -стрит с Хоукинс [62] -стрит к немалому раздражению местного констебля.

Но даже Он подчас бессилен сбить с истинного курса по-настоящему упорного в своих помыслах человека. Лэйд знал это и не собирался упускать своего, как старикашка Вергилий, надо думать, не собирался отказываться от своих замыслов, увидев вдалеке трехголового Кербера [63] .

Он удовлетворенно кивнул, когда грубый камень под колесами локомобиля сменился отлично отшлифованной брусчаткой.

— Добро пожаловать в Редруф, — возвестил он с видом радушного хозяина, демонстрирующего гостю свои угодья, — Вотчину губернатора Мортлэйка. Я вижу, вам знакомы окрестности. Доводилось бывать здесь?

Уилл неохотно кивнул.

— Я останавливался в здешней гостинице, как только прибыл на остров. Но время, проведенное в Редруфе, я едва ли стану вспоминать с теплотой.

— Почему?

Уилл поморщился. Едва ли оттого, что его внезапно стала беспокоить копоть, которой изношенный двигатель локомобиля щедро делился со своими пассажирами, или немилосердная тряска, от которой у самого Лэйда неприятнейшим образом дребезжали зубы.

— Здесь… нет биения жизни, — неохотно произнес он, разглядывая ползущие мимо них вывески, обросшие сусальным золотом и барочными витиеватостями настолько, что походили во много раз увеличенных возбудителей болезней из медицинских журналов доктора Фарлоу, — А то, что есть, напоминает не пульс, а холодный гул железной дороги. Как по мне, Редруф чертовски похож на окрестности Регентс-Парка или Южного Кенсингтона — такая же отчаянная духота, точно город заковали в корсет из камня, стали и бетона.

— Я думал, вы хотите познать эдемские страсти во всех их проявлениях? Если так, Редруф может дать вам пищи не меньше, чем Миддлдэк или Шипси. Тут, видите ли, тоже живут люди. Дышат, прогуливаются, слушают патефон, выписывают газеты, жертвуют сиротам…